КЕМБРИДЖ (США) – Пока обитатели самых богатых стран мира обсуждают судьбу и перспективы среднего класса, более 800 млн человек в мире не имеют доступа к электричеству. А более двух миллиардов не имеют чистого оборудования для приготовления еды, что вынуждает их использовать токсичные альтернативы, например, отходы животных, в качестве основного топлива на кухне. Кроме того, объёмы выбросов углекислого газа в пересчёте на душу населения в Европе и США по-прежнему намного выше, чем в Китае и Индии. Какое право имеют (особенно) американцы жаловаться на то, что Китай увеличивает производство в загрязняющих воздух отраслях ради преодоления экономического замедления, вызванного его торговой войной с США? По мнению многих в Азии, интровертные дискуссии, ведущиеся на Западе, зачастую демонстрируют полную глухоту и бессмысленность.
Даже если Европа и США сознательно остановят свои капиталистические моторы экономического роста (а в случае реализации некоторых наиболее радикальных политических предложения именно это и случится), этого будет совершенно недостаточно для ограничения глобального потепления в условиях, когда развивающиеся страны остаются на нынешней траектории роста потребления.
Новейшие данные ООН показывают, что мир уже достиг точки перелома, за которой у нас остаётся мало шансов не допустить роста глобальной температуры выше порога, признанного учёными безопасным: 1,5°C относительно доиндустриальных уровней. Более того, весьма вероятно, что она вырастет значительно сильней. По данным недавнего доклада Международного валютного фонда, для ограничения глобального потепления даже уровнем 2°C требуется, чтобы глобальная цена на углерод к 2030 году достигла как минимум $75-100 за тонну – это в два с лишним раза выше её текущего уровня.
Любое решение этой проблемы требует двух взаимосвязанных компонентов. Первое и самое важное – глобальный налог на выбросы CO2, который будет дестимулировать деятельность, способствующую глобальному потеплению, и стимулировать инновации. Глобальное выравнивание цены на CO2 ликвидирует рыночные искажения, когда, например, американская фирма может решить перенести в Китай наиболее углеродоёмкое производство. Кроме того, всемирный углеродный налог позволит одним махом достигнуть результатов, которых нельзя с той же легкостью добиться с помощью командных и контрольных мер.
Второй критический компонент – механизм побуждения развивающихся и наименее развитых стран заниматься сокращением выбросов, что для них может оказаться крайне затратным с точки зрения упущенного роста экономики. В последние годы наибольший вклад в глобальный рост выбросов CO2 вносят экономически быстрорастущие страны Азия, где примерно раз в неделю вводится в строй новая угольная электростанция. Для развитых стран, где средний возраст угольных электростанций составляет 45 лет, вывод из эксплуатации подобных объектов является простым решением с точки зрения сокращения выбросов CO2. Однако в Азии, где средний возраст угольных станций равен всего 12 годам, издержки налогового принуждения к отказу от них оказываются столь высоки, что подобный вариант действий становится практически невозможным без внешней помощи.
Да, Европа и США могут обложить пограничным углеродным налогом те развивающиеся страны, которые не соблюдают их стандарты. Но с этим налогом связаны не только технические трудности; он поднимает ещё и вопросы справедливости, учитывая глубокое глобальное энергетическое неравенство. Есть одна многообещающая идея, которую я уже предлагал ранее: учредить Всемирный углеродный банк, специализирующийся на вопросах энергетического перехода и предоставлении технической и финансовой помощи бедным странам, а также странам со средним уровнем доходов.
At a time when democracy is under threat, there is an urgent need for incisive, informed analysis of the issues and questions driving the news – just what PS has always provided. Subscribe now and save $50 on a new subscription.
Subscribe Now
В принципе, могут сработать как углеродный налог, так и система квота, подобная той, что ввела Европа. Но, как показал покойный экономист Мартин Вейцман в своей новаторской работе, опубликованной в начале 1970-х годов, есть важные тонкости, которые зависят от характера неопределённостей. Например (и это сильное упрощение), если у учёных есть достаточно точные представления о кумулятивных объёмах выбросов CO2, с которыми планета способна справляться вплоть до 2100 года, а экономисты при этом не уверены, какая именно ценовая траектория могла бы стимулировать страны и компании соблюдать эти лимиты, тогда аргументы в пользу (торгуемых) квот оказываются весьма сильны. Но при любых иных оценках неопределённости природы затрат и выгод более предпочтительным является углеродный налог.
Есть один аспект, который Вейцман не учитывал: соглашения об углеродном налоге, скорее всего, будут более прозрачными, и их проще отслеживать, чем квоты, а это особенно важно в международной торговле. Существуют веские причины, почему целый ряд многосторонних соглашений о снижении пошлин после Второй мировой войны стремился отменить количественные и регуляторные ограничения, заменив их сравнительно простыми таблицами пошлин. Кроме того, углеродный налог может принести значительные доходы, которые можно направить на поддержку зелёных исследований и разработок, на выплаты домохозяйствам с низкими доходами для компенсации издержек переходного периода (например, программу стимулов для автовладельцев, с тем чтобы они сдавали старые машины и покупали новые, с более эффективным топливом), а также на финансирование трансфертов богатых стран бедным через механизмы, подобные Всемирному углеродному банку. Квоты, в принципе, можно было бы выставлять на аукцион для достижения тех же целей; но зачастую они просто раздаются.
На практике почти все из тех 40 стран, в которых введена система национальных цен на углерод, сделали это косвенным путём – через квоты. Европейские власти относятся к этому подходу с большим энтузиазмом, доказывая, что политически он намного более приемлем, чем введение углеродного налога. Но совершенно не очевидно, что то же самое верно в отношении глобальной системы, где прозрачность приносит дополнительную премию. По мере роста издержек из-за искажающих налогов и квот появляется смысл сплотиться вокруг наиболее эффективной системы из всех возможных.
Накапливается всё больше научных данных, которые указывают на то, что вскоре мир достигнет точки невозврата в процессе изменения климата. Вместо беспокойства, проявляемого исключительно по поводу экономического и политического неравенства, гражданам богатых стран пора задуматься о том, что делать с глобальным энергетическим неравенством – прежде чем станет слишком поздно.
To have unlimited access to our content including in-depth commentaries, book reviews, exclusive interviews, PS OnPoint and PS The Big Picture, please subscribe
At the end of a year of domestic and international upheaval, Project Syndicate commentators share their favorite books from the past 12 months. Covering a wide array of genres and disciplines, this year’s picks provide fresh perspectives on the defining challenges of our time and how to confront them.
ask Project Syndicate contributors to select the books that resonated with them the most over the past year.
КЕМБРИДЖ (США) – Пока обитатели самых богатых стран мира обсуждают судьбу и перспективы среднего класса, более 800 млн человек в мире не имеют доступа к электричеству. А более двух миллиардов не имеют чистого оборудования для приготовления еды, что вынуждает их использовать токсичные альтернативы, например, отходы животных, в качестве основного топлива на кухне. Кроме того, объёмы выбросов углекислого газа в пересчёте на душу населения в Европе и США по-прежнему намного выше, чем в Китае и Индии. Какое право имеют (особенно) американцы жаловаться на то, что Китай увеличивает производство в загрязняющих воздух отраслях ради преодоления экономического замедления, вызванного его торговой войной с США? По мнению многих в Азии, интровертные дискуссии, ведущиеся на Западе, зачастую демонстрируют полную глухоту и бессмысленность.
Даже если Европа и США сознательно остановят свои капиталистические моторы экономического роста (а в случае реализации некоторых наиболее радикальных политических предложения именно это и случится), этого будет совершенно недостаточно для ограничения глобального потепления в условиях, когда развивающиеся страны остаются на нынешней траектории роста потребления.
Новейшие данные ООН показывают, что мир уже достиг точки перелома, за которой у нас остаётся мало шансов не допустить роста глобальной температуры выше порога, признанного учёными безопасным: 1,5°C относительно доиндустриальных уровней. Более того, весьма вероятно, что она вырастет значительно сильней. По данным недавнего доклада Международного валютного фонда, для ограничения глобального потепления даже уровнем 2°C требуется, чтобы глобальная цена на углерод к 2030 году достигла как минимум $75-100 за тонну – это в два с лишним раза выше её текущего уровня.
Любое решение этой проблемы требует двух взаимосвязанных компонентов. Первое и самое важное – глобальный налог на выбросы CO2, который будет дестимулировать деятельность, способствующую глобальному потеплению, и стимулировать инновации. Глобальное выравнивание цены на CO2 ликвидирует рыночные искажения, когда, например, американская фирма может решить перенести в Китай наиболее углеродоёмкое производство. Кроме того, всемирный углеродный налог позволит одним махом достигнуть результатов, которых нельзя с той же легкостью добиться с помощью командных и контрольных мер.
Второй критический компонент – механизм побуждения развивающихся и наименее развитых стран заниматься сокращением выбросов, что для них может оказаться крайне затратным с точки зрения упущенного роста экономики. В последние годы наибольший вклад в глобальный рост выбросов CO2 вносят экономически быстрорастущие страны Азия, где примерно раз в неделю вводится в строй новая угольная электростанция. Для развитых стран, где средний возраст угольных электростанций составляет 45 лет, вывод из эксплуатации подобных объектов является простым решением с точки зрения сокращения выбросов CO2. Однако в Азии, где средний возраст угольных станций равен всего 12 годам, издержки налогового принуждения к отказу от них оказываются столь высоки, что подобный вариант действий становится практически невозможным без внешней помощи.
Да, Европа и США могут обложить пограничным углеродным налогом те развивающиеся страны, которые не соблюдают их стандарты. Но с этим налогом связаны не только технические трудности; он поднимает ещё и вопросы справедливости, учитывая глубокое глобальное энергетическое неравенство. Есть одна многообещающая идея, которую я уже предлагал ранее: учредить Всемирный углеродный банк, специализирующийся на вопросах энергетического перехода и предоставлении технической и финансовой помощи бедным странам, а также странам со средним уровнем доходов.
HOLIDAY SALE: PS for less than $0.7 per week
At a time when democracy is under threat, there is an urgent need for incisive, informed analysis of the issues and questions driving the news – just what PS has always provided. Subscribe now and save $50 on a new subscription.
Subscribe Now
В принципе, могут сработать как углеродный налог, так и система квота, подобная той, что ввела Европа. Но, как показал покойный экономист Мартин Вейцман в своей новаторской работе, опубликованной в начале 1970-х годов, есть важные тонкости, которые зависят от характера неопределённостей. Например (и это сильное упрощение), если у учёных есть достаточно точные представления о кумулятивных объёмах выбросов CO2, с которыми планета способна справляться вплоть до 2100 года, а экономисты при этом не уверены, какая именно ценовая траектория могла бы стимулировать страны и компании соблюдать эти лимиты, тогда аргументы в пользу (торгуемых) квот оказываются весьма сильны. Но при любых иных оценках неопределённости природы затрат и выгод более предпочтительным является углеродный налог.
Есть один аспект, который Вейцман не учитывал: соглашения об углеродном налоге, скорее всего, будут более прозрачными, и их проще отслеживать, чем квоты, а это особенно важно в международной торговле. Существуют веские причины, почему целый ряд многосторонних соглашений о снижении пошлин после Второй мировой войны стремился отменить количественные и регуляторные ограничения, заменив их сравнительно простыми таблицами пошлин. Кроме того, углеродный налог может принести значительные доходы, которые можно направить на поддержку зелёных исследований и разработок, на выплаты домохозяйствам с низкими доходами для компенсации издержек переходного периода (например, программу стимулов для автовладельцев, с тем чтобы они сдавали старые машины и покупали новые, с более эффективным топливом), а также на финансирование трансфертов богатых стран бедным через механизмы, подобные Всемирному углеродному банку. Квоты, в принципе, можно было бы выставлять на аукцион для достижения тех же целей; но зачастую они просто раздаются.
На практике почти все из тех 40 стран, в которых введена система национальных цен на углерод, сделали это косвенным путём – через квоты. Европейские власти относятся к этому подходу с большим энтузиазмом, доказывая, что политически он намного более приемлем, чем введение углеродного налога. Но совершенно не очевидно, что то же самое верно в отношении глобальной системы, где прозрачность приносит дополнительную премию. По мере роста издержек из-за искажающих налогов и квот появляется смысл сплотиться вокруг наиболее эффективной системы из всех возможных.
Накапливается всё больше научных данных, которые указывают на то, что вскоре мир достигнет точки невозврата в процессе изменения климата. Вместо беспокойства, проявляемого исключительно по поводу экономического и политического неравенства, гражданам богатых стран пора задуматься о том, что делать с глобальным энергетическим неравенством – прежде чем станет слишком поздно.