КЕМБРИДЖ (США) – Пока обитатели самых богатых стран мира обсуждают судьбу и перспективы среднего класса, более 800 млн человек в мире не имеют доступа к электричеству. А более двух миллиардов не имеют чистого оборудования для приготовления еды, что вынуждает их использовать токсичные альтернативы, например, отходы животных, в качестве основного топлива на кухне. Кроме того, объёмы выбросов углекислого газа в пересчёте на душу населения в Европе и США по-прежнему намного выше, чем в Китае и Индии. Какое право имеют (особенно) американцы жаловаться на то, что Китай увеличивает производство в загрязняющих воздух отраслях ради преодоления экономического замедления, вызванного его торговой войной с США? По мнению многих в Азии, интровертные дискуссии, ведущиеся на Западе, зачастую демонстрируют полную глухоту и бессмысленность.
Даже если Европа и США сознательно остановят свои капиталистические моторы экономического роста (а в случае реализации некоторых наиболее радикальных политических предложения именно это и случится), этого будет совершенно недостаточно для ограничения глобального потепления в условиях, когда развивающиеся страны остаются на нынешней траектории роста потребления.
Новейшие данные ООН показывают, что мир уже достиг точки перелома, за которой у нас остаётся мало шансов не допустить роста глобальной температуры выше порога, признанного учёными безопасным: 1,5°C относительно доиндустриальных уровней. Более того, весьма вероятно, что она вырастет значительно сильней. По данным недавнего доклада Международного валютного фонда, для ограничения глобального потепления даже уровнем 2°C требуется, чтобы глобальная цена на углерод к 2030 году достигла как минимум $75-100 за тонну – это в два с лишним раза выше её текущего уровня.
Любое решение этой проблемы требует двух взаимосвязанных компонентов. Первое и самое важное – глобальный налог на выбросы CO2, который будет дестимулировать деятельность, способствующую глобальному потеплению, и стимулировать инновации. Глобальное выравнивание цены на CO2 ликвидирует рыночные искажения, когда, например, американская фирма может решить перенести в Китай наиболее углеродоёмкое производство. Кроме того, всемирный углеродный налог позволит одним махом достигнуть результатов, которых нельзя с той же легкостью добиться с помощью командных и контрольных мер.
Второй критический компонент – механизм побуждения развивающихся и наименее развитых стран заниматься сокращением выбросов, что для них может оказаться крайне затратным с точки зрения упущенного роста экономики. В последние годы наибольший вклад в глобальный рост выбросов CO2 вносят экономически быстрорастущие страны Азия, где примерно раз в неделю вводится в строй новая угольная электростанция. Для развитых стран, где средний возраст угольных электростанций составляет 45 лет, вывод из эксплуатации подобных объектов является простым решением с точки зрения сокращения выбросов CO2. Однако в Азии, где средний возраст угольных станций равен всего 12 годам, издержки налогового принуждения к отказу от них оказываются столь высоки, что подобный вариант действий становится практически невозможным без внешней помощи.
Да, Европа и США могут обложить пограничным углеродным налогом те развивающиеся страны, которые не соблюдают их стандарты. Но с этим налогом связаны не только технические трудности; он поднимает ещё и вопросы справедливости, учитывая глубокое глобальное энергетическое неравенство. Есть одна многообещающая идея, которую я уже предлагал ранее: учредить Всемирный углеродный банк, специализирующийся на вопросах энергетического перехода и предоставлении технической и финансовой помощи бедным странам, а также странам со средним уровнем доходов.
В принципе, могут сработать как углеродный налог, так и система квота, подобная той, что ввела Европа. Но, как показал покойный экономист Мартин Вейцман в своей новаторской работе, опубликованной в начале 1970-х годов, есть важные тонкости, которые зависят от характера неопределённостей. Например (и это сильное упрощение), если у учёных есть достаточно точные представления о кумулятивных объёмах выбросов CO2, с которыми планета способна справляться вплоть до 2100 года, а экономисты при этом не уверены, какая именно ценовая траектория могла бы стимулировать страны и компании соблюдать эти лимиты, тогда аргументы в пользу (торгуемых) квот оказываются весьма сильны. Но при любых иных оценках неопределённости природы затрат и выгод более предпочтительным является углеродный налог.
Есть один аспект, который Вейцман не учитывал: соглашения об углеродном налоге, скорее всего, будут более прозрачными, и их проще отслеживать, чем квоты, а это особенно важно в международной торговле. Существуют веские причины, почему целый ряд многосторонних соглашений о снижении пошлин после Второй мировой войны стремился отменить количественные и регуляторные ограничения, заменив их сравнительно простыми таблицами пошлин. Кроме того, углеродный налог может принести значительные доходы, которые можно направить на поддержку зелёных исследований и разработок, на выплаты домохозяйствам с низкими доходами для компенсации издержек переходного периода (например, программу стимулов для автовладельцев, с тем чтобы они сдавали старые машины и покупали новые, с более эффективным топливом), а также на финансирование трансфертов богатых стран бедным через механизмы, подобные Всемирному углеродному банку. Квоты, в принципе, можно было бы выставлять на аукцион для достижения тех же целей; но зачастую они просто раздаются.
На практике почти все из тех 40 стран, в которых введена система национальных цен на углерод, сделали это косвенным путём – через квоты. Европейские власти относятся к этому подходу с большим энтузиазмом, доказывая, что политически он намного более приемлем, чем введение углеродного налога. Но совершенно не очевидно, что то же самое верно в отношении глобальной системы, где прозрачность приносит дополнительную премию. По мере роста издержек из-за искажающих налогов и квот появляется смысл сплотиться вокруг наиболее эффективной системы из всех возможных.
Накапливается всё больше научных данных, которые указывают на то, что вскоре мир достигнет точки невозврата в процессе изменения климата. Вместо беспокойства, проявляемого исключительно по поводу экономического и политического неравенства, гражданам богатых стран пора задуматься о том, что делать с глобальным энергетическим неравенством – прежде чем станет слишком поздно.
КЕМБРИДЖ (США) – Пока обитатели самых богатых стран мира обсуждают судьбу и перспективы среднего класса, более 800 млн человек в мире не имеют доступа к электричеству. А более двух миллиардов не имеют чистого оборудования для приготовления еды, что вынуждает их использовать токсичные альтернативы, например, отходы животных, в качестве основного топлива на кухне. Кроме того, объёмы выбросов углекислого газа в пересчёте на душу населения в Европе и США по-прежнему намного выше, чем в Китае и Индии. Какое право имеют (особенно) американцы жаловаться на то, что Китай увеличивает производство в загрязняющих воздух отраслях ради преодоления экономического замедления, вызванного его торговой войной с США? По мнению многих в Азии, интровертные дискуссии, ведущиеся на Западе, зачастую демонстрируют полную глухоту и бессмысленность.
Даже если Европа и США сознательно остановят свои капиталистические моторы экономического роста (а в случае реализации некоторых наиболее радикальных политических предложения именно это и случится), этого будет совершенно недостаточно для ограничения глобального потепления в условиях, когда развивающиеся страны остаются на нынешней траектории роста потребления.
Новейшие данные ООН показывают, что мир уже достиг точки перелома, за которой у нас остаётся мало шансов не допустить роста глобальной температуры выше порога, признанного учёными безопасным: 1,5°C относительно доиндустриальных уровней. Более того, весьма вероятно, что она вырастет значительно сильней. По данным недавнего доклада Международного валютного фонда, для ограничения глобального потепления даже уровнем 2°C требуется, чтобы глобальная цена на углерод к 2030 году достигла как минимум $75-100 за тонну – это в два с лишним раза выше её текущего уровня.
Любое решение этой проблемы требует двух взаимосвязанных компонентов. Первое и самое важное – глобальный налог на выбросы CO2, который будет дестимулировать деятельность, способствующую глобальному потеплению, и стимулировать инновации. Глобальное выравнивание цены на CO2 ликвидирует рыночные искажения, когда, например, американская фирма может решить перенести в Китай наиболее углеродоёмкое производство. Кроме того, всемирный углеродный налог позволит одним махом достигнуть результатов, которых нельзя с той же легкостью добиться с помощью командных и контрольных мер.
Второй критический компонент – механизм побуждения развивающихся и наименее развитых стран заниматься сокращением выбросов, что для них может оказаться крайне затратным с точки зрения упущенного роста экономики. В последние годы наибольший вклад в глобальный рост выбросов CO2 вносят экономически быстрорастущие страны Азия, где примерно раз в неделю вводится в строй новая угольная электростанция. Для развитых стран, где средний возраст угольных электростанций составляет 45 лет, вывод из эксплуатации подобных объектов является простым решением с точки зрения сокращения выбросов CO2. Однако в Азии, где средний возраст угольных станций равен всего 12 годам, издержки налогового принуждения к отказу от них оказываются столь высоки, что подобный вариант действий становится практически невозможным без внешней помощи.
Да, Европа и США могут обложить пограничным углеродным налогом те развивающиеся страны, которые не соблюдают их стандарты. Но с этим налогом связаны не только технические трудности; он поднимает ещё и вопросы справедливости, учитывая глубокое глобальное энергетическое неравенство. Есть одна многообещающая идея, которую я уже предлагал ранее: учредить Всемирный углеродный банк, специализирующийся на вопросах энергетического перехода и предоставлении технической и финансовой помощи бедным странам, а также странам со средним уровнем доходов.
BLACK FRIDAY SALE: Subscribe for as little as $34.99
Subscribe now to gain access to insights and analyses from the world’s leading thinkers – starting at just $34.99 for your first year.
Subscribe Now
В принципе, могут сработать как углеродный налог, так и система квота, подобная той, что ввела Европа. Но, как показал покойный экономист Мартин Вейцман в своей новаторской работе, опубликованной в начале 1970-х годов, есть важные тонкости, которые зависят от характера неопределённостей. Например (и это сильное упрощение), если у учёных есть достаточно точные представления о кумулятивных объёмах выбросов CO2, с которыми планета способна справляться вплоть до 2100 года, а экономисты при этом не уверены, какая именно ценовая траектория могла бы стимулировать страны и компании соблюдать эти лимиты, тогда аргументы в пользу (торгуемых) квот оказываются весьма сильны. Но при любых иных оценках неопределённости природы затрат и выгод более предпочтительным является углеродный налог.
Есть один аспект, который Вейцман не учитывал: соглашения об углеродном налоге, скорее всего, будут более прозрачными, и их проще отслеживать, чем квоты, а это особенно важно в международной торговле. Существуют веские причины, почему целый ряд многосторонних соглашений о снижении пошлин после Второй мировой войны стремился отменить количественные и регуляторные ограничения, заменив их сравнительно простыми таблицами пошлин. Кроме того, углеродный налог может принести значительные доходы, которые можно направить на поддержку зелёных исследований и разработок, на выплаты домохозяйствам с низкими доходами для компенсации издержек переходного периода (например, программу стимулов для автовладельцев, с тем чтобы они сдавали старые машины и покупали новые, с более эффективным топливом), а также на финансирование трансфертов богатых стран бедным через механизмы, подобные Всемирному углеродному банку. Квоты, в принципе, можно было бы выставлять на аукцион для достижения тех же целей; но зачастую они просто раздаются.
На практике почти все из тех 40 стран, в которых введена система национальных цен на углерод, сделали это косвенным путём – через квоты. Европейские власти относятся к этому подходу с большим энтузиазмом, доказывая, что политически он намного более приемлем, чем введение углеродного налога. Но совершенно не очевидно, что то же самое верно в отношении глобальной системы, где прозрачность приносит дополнительную премию. По мере роста издержек из-за искажающих налогов и квот появляется смысл сплотиться вокруг наиболее эффективной системы из всех возможных.
Накапливается всё больше научных данных, которые указывают на то, что вскоре мир достигнет точки невозврата в процессе изменения климата. Вместо беспокойства, проявляемого исключительно по поводу экономического и политического неравенства, гражданам богатых стран пора задуматься о том, что делать с глобальным энергетическим неравенством – прежде чем станет слишком поздно.