НЬЮ-ХЕЙВЕН – Я один из лауреатов Нобелевской премии этого года в области экономических наук, что заставляет меня остро осознавать критику данной премии, исходящую от тех, кто утверждает, что экономика ‑ в отличие от химии, физики или медицины, за достижения в которых также вручается Нобелевская премия ‑ не является наукой. Правы ли они?
Одной из проблем, связанных с экономикой, является то, что она вынужденно сосредоточена скорее на политике, нежели на открытии фундаментальных знаний. На самом деле экономические данные большинству интересны только как руководство для политики: экономические явления не увлекают нас так же, как внутренние резонансы атома или функционирование везикул и других органелл живой клетки. Мы судим экономику по тому, что она может произвести. Таким образом, экономика больше похожа на инженерное дело, нежели на физику, и является более практичной, нежели духовной.
Не существует Нобелевской премии по инженерному делу, хотя должна быть. Действительно, премия этого года в области химии выглядит, скорее, как инженерный приз, поскольку она была отдана трем исследователям ‑ Мартину Карплусу, Майклу Левитту и Арье Варшелу – «за развитие многомасштабных моделей сложных химических систем», которые лежат в основе компьютерных программ, которые обеспечивают работу оборудования, использующего явление ядерного магнитного резонанса. Однако Нобелевский комитет вынужден рассматривать гораздо более практичный, прикладной материал при рассмотрении кандидатов на получение премии в области экономики.
Проблема в том, что как только мы сосредотачиваемся на экономической политике, в игру вступает множество факторов, к науке не относящихся. В процесс вовлекается политика, и политическое позерство щедро вознаграждается общественным вниманием. Нобелевская премия предназначена для поощрения тех, кто не занимается трюкачеством ради привлечения внимания, и для тех, кто в своем искреннем стремлении к истине мог бы быть ущемлен в противном случае.
Почему же эта премия присуждается за «экономические науки», а не просто за «экономику»? Другие премии не присуждаются за «химические науки» или «физические науки».
Области деятельности, которые используют слово «наука» в своих названиях, как правило являются областями, в которые эмоционально вовлечены массы людей и в которых шарлатаны могут иметь материальный интерес в общественном мнении. Эти области имеют слово «наука» в своих названиях, чтобы отличаться от своих собратьев с сомнительной репутацией.
At a time when democracy is under threat, there is an urgent need for incisive, informed analysis of the issues and questions driving the news – just what PS has always provided. Subscribe now and save $50 on a new subscription.
Subscribe Now
Термин политическая наука впервые приобрел популярность в конце восемнадцатого века, чтобы выделиться на фоне всех фанатичных трактов, чьей целью было получение голосов и влияния, а не преследование истины. Астрономическая наука в конце девятнадцатого века являлась общим термином для ее отделения от астрологии и изучения древних мифов о созвездиях. Наука гипноза была также введена в девятнадцатом веке, чтобы различать научное изучение гипноза и колдовство или религиозный трансцендентализм.
В те времена существовала такая потребность, поскольку их коллеги шарлатаны обладали куда большим влиянием в общем дискурсе. Ученые были вынуждены объявлять себя учеными.
На самом деле, даже термин химическая наука в девятнадцатом веке пользовался некоторой популярностью ‑ во времена, когда эта область стремилась отделить себя от алхимии и рекламы шарлатанских панацей. Однако необходимость использовать данный термин для отделения истиной науки от практики шарлатанов успела поблекнуть к моменту учреждения Нобелевской премии в 1901 году.
Точно так же, термины астрономическая наука и наука гипноза к наступлению двадцатого века почти вымерли, возможно, из-за слабой веры в оккультные науки в приличном обществе. Да, гороскопы все еще популярны в газетах, однако они находятся там только в сопровождении строгих научных опровержений или ради развлечения; идея того, что звезды определяют наши судьбы, растеряла весь свой интеллектуальный вес. Следовательно, нет больше никакой необходимости в термине «астрономическая наука».
Критики «экономических наук» иногда ссылаются на развитие «лженаучной» экономики, утверждая, что она использует атрибуты науки, например плотностную математику, только ради представления. Например, в своей книге 2004 года «Одураченные случайностью» Нассим Николас Талеб сказал об экономических науках следующее: «Вы можете спрятать шарлатанство под тяжестью уравнений, и никто не сможет вас уличить, поскольку здесь нет такой вещи, как контролируемый эксперимент».
Однако и физика не обходится без подобной критики. В своей книге 2004 года «Неприятности с физикой: Взлет теории струн, Падение науки и что же будет дальше» Ли Смолин упрекает профессию физиков за то, что они соблазнились красивыми и элегантными теориями (в том числе и теорией струн), а не теми, которые могут быть проверены экспериментально. Кроме того, в своей книге 2007 года «Даже не неправильно: провал теории струн и поиск единства физических законов» Питер Войт обвиняет физиков в том же грехе, который совершили экономисты-математики.
Я считаю, что экономика является несколько более уязвимой к моделям, чья обоснованность никогда не будет очевидна, нежели физические науки, поскольку необходимость приближения тут гораздо сильнее, чем в физике, особенно учитывая, что модели описывают людей, а не магнитный резонанс или элементарные частицы. Люди просто могут изменить свое мнение и вести себя совершенно по-разному. У них даже бывают неврозы или проблемы с личностью, сложные явления, которые область поведенческой экономики считает важными для понимания экономических результатов.
Однако не вся математика в экономике является шарлатанством, как утверждал Талеб. Экономика имеет важную количественную сторону, которая не может быть отделена. Задача заключается в том, чтобы объединить свои математические идеи с теми видами корректировки, которые необходимы для того, чтобы модели могли работать при неприводимом человеческом факторе в экономике.
Развитие поведенческой экономики не находится в фундаментальном конфликте с математической экономикой, как, судя по всему, некоторые думают, хотя она вполне может находиться в конфликте с некоторыми модными в настоящее время экономико-математическими моделями. И, в то время как экономика имеет свои собственные методологические проблемы, основные задачи, стоящие перед исследователями, принципиально не отличается от тех, с которыми сталкиваются исследователи в других областях. По мере развития экономики она будет расширять свой арсенал методов и источников доказательств, наука станет сильнее, а шарлатаны будут вытеснены.
To have unlimited access to our content including in-depth commentaries, book reviews, exclusive interviews, PS OnPoint and PS The Big Picture, please subscribe
At the end of a year of domestic and international upheaval, Project Syndicate commentators share their favorite books from the past 12 months. Covering a wide array of genres and disciplines, this year’s picks provide fresh perspectives on the defining challenges of our time and how to confront them.
ask Project Syndicate contributors to select the books that resonated with them the most over the past year.
НЬЮ-ХЕЙВЕН – Я один из лауреатов Нобелевской премии этого года в области экономических наук, что заставляет меня остро осознавать критику данной премии, исходящую от тех, кто утверждает, что экономика ‑ в отличие от химии, физики или медицины, за достижения в которых также вручается Нобелевская премия ‑ не является наукой. Правы ли они?
Одной из проблем, связанных с экономикой, является то, что она вынужденно сосредоточена скорее на политике, нежели на открытии фундаментальных знаний. На самом деле экономические данные большинству интересны только как руководство для политики: экономические явления не увлекают нас так же, как внутренние резонансы атома или функционирование везикул и других органелл живой клетки. Мы судим экономику по тому, что она может произвести. Таким образом, экономика больше похожа на инженерное дело, нежели на физику, и является более практичной, нежели духовной.
Не существует Нобелевской премии по инженерному делу, хотя должна быть. Действительно, премия этого года в области химии выглядит, скорее, как инженерный приз, поскольку она была отдана трем исследователям ‑ Мартину Карплусу, Майклу Левитту и Арье Варшелу – «за развитие многомасштабных моделей сложных химических систем», которые лежат в основе компьютерных программ, которые обеспечивают работу оборудования, использующего явление ядерного магнитного резонанса. Однако Нобелевский комитет вынужден рассматривать гораздо более практичный, прикладной материал при рассмотрении кандидатов на получение премии в области экономики.
Проблема в том, что как только мы сосредотачиваемся на экономической политике, в игру вступает множество факторов, к науке не относящихся. В процесс вовлекается политика, и политическое позерство щедро вознаграждается общественным вниманием. Нобелевская премия предназначена для поощрения тех, кто не занимается трюкачеством ради привлечения внимания, и для тех, кто в своем искреннем стремлении к истине мог бы быть ущемлен в противном случае.
Почему же эта премия присуждается за «экономические науки», а не просто за «экономику»? Другие премии не присуждаются за «химические науки» или «физические науки».
Области деятельности, которые используют слово «наука» в своих названиях, как правило являются областями, в которые эмоционально вовлечены массы людей и в которых шарлатаны могут иметь материальный интерес в общественном мнении. Эти области имеют слово «наука» в своих названиях, чтобы отличаться от своих собратьев с сомнительной репутацией.
HOLIDAY SALE: PS for less than $0.7 per week
At a time when democracy is under threat, there is an urgent need for incisive, informed analysis of the issues and questions driving the news – just what PS has always provided. Subscribe now and save $50 on a new subscription.
Subscribe Now
Термин политическая наука впервые приобрел популярность в конце восемнадцатого века, чтобы выделиться на фоне всех фанатичных трактов, чьей целью было получение голосов и влияния, а не преследование истины. Астрономическая наука в конце девятнадцатого века являлась общим термином для ее отделения от астрологии и изучения древних мифов о созвездиях. Наука гипноза была также введена в девятнадцатом веке, чтобы различать научное изучение гипноза и колдовство или религиозный трансцендентализм.
В те времена существовала такая потребность, поскольку их коллеги шарлатаны обладали куда большим влиянием в общем дискурсе. Ученые были вынуждены объявлять себя учеными.
На самом деле, даже термин химическая наука в девятнадцатом веке пользовался некоторой популярностью ‑ во времена, когда эта область стремилась отделить себя от алхимии и рекламы шарлатанских панацей. Однако необходимость использовать данный термин для отделения истиной науки от практики шарлатанов успела поблекнуть к моменту учреждения Нобелевской премии в 1901 году.
Точно так же, термины астрономическая наука и наука гипноза к наступлению двадцатого века почти вымерли, возможно, из-за слабой веры в оккультные науки в приличном обществе. Да, гороскопы все еще популярны в газетах, однако они находятся там только в сопровождении строгих научных опровержений или ради развлечения; идея того, что звезды определяют наши судьбы, растеряла весь свой интеллектуальный вес. Следовательно, нет больше никакой необходимости в термине «астрономическая наука».
Критики «экономических наук» иногда ссылаются на развитие «лженаучной» экономики, утверждая, что она использует атрибуты науки, например плотностную математику, только ради представления. Например, в своей книге 2004 года «Одураченные случайностью» Нассим Николас Талеб сказал об экономических науках следующее: «Вы можете спрятать шарлатанство под тяжестью уравнений, и никто не сможет вас уличить, поскольку здесь нет такой вещи, как контролируемый эксперимент».
Однако и физика не обходится без подобной критики. В своей книге 2004 года «Неприятности с физикой: Взлет теории струн, Падение науки и что же будет дальше» Ли Смолин упрекает профессию физиков за то, что они соблазнились красивыми и элегантными теориями (в том числе и теорией струн), а не теми, которые могут быть проверены экспериментально. Кроме того, в своей книге 2007 года «Даже не неправильно: провал теории струн и поиск единства физических законов» Питер Войт обвиняет физиков в том же грехе, который совершили экономисты-математики.
Я считаю, что экономика является несколько более уязвимой к моделям, чья обоснованность никогда не будет очевидна, нежели физические науки, поскольку необходимость приближения тут гораздо сильнее, чем в физике, особенно учитывая, что модели описывают людей, а не магнитный резонанс или элементарные частицы. Люди просто могут изменить свое мнение и вести себя совершенно по-разному. У них даже бывают неврозы или проблемы с личностью, сложные явления, которые область поведенческой экономики считает важными для понимания экономических результатов.
Однако не вся математика в экономике является шарлатанством, как утверждал Талеб. Экономика имеет важную количественную сторону, которая не может быть отделена. Задача заключается в том, чтобы объединить свои математические идеи с теми видами корректировки, которые необходимы для того, чтобы модели могли работать при неприводимом человеческом факторе в экономике.
Развитие поведенческой экономики не находится в фундаментальном конфликте с математической экономикой, как, судя по всему, некоторые думают, хотя она вполне может находиться в конфликте с некоторыми модными в настоящее время экономико-математическими моделями. И, в то время как экономика имеет свои собственные методологические проблемы, основные задачи, стоящие перед исследователями, принципиально не отличается от тех, с которыми сталкиваются исследователи в других областях. По мере развития экономики она будет расширять свой арсенал методов и источников доказательств, наука станет сильнее, а шарлатаны будут вытеснены.