МЕЛЬБУРН – Мои родители приехали в Австралию как беженцы, спасаясь от преследования нацистов после того, как Гитлер захватил Австрию. Они прибыли в страну, которая стремилась ассимилировать иммигрантов в свою доминирующую англо-ирландскую культуру. Когда мои родители заговорили по-немецки в трамвае, им сказали: «Мы здесь говорим на английском!»
Такого рода ассимиляция давно уже не свойственна политике австралийской правительства, где ее заменила довольно успешная форма мультикультурализма, которая поощряет иммигрантов сохранять свои традиции и различные языки. «Буркини» – купальник, который покрывает тело от макушки головы до ног, оставляя открытым только лицо – один из аспектов этого мультикультурализма. Он был изобретен мусульманкой из Сиднея, чтобы дать возможность девушкам, соблюдающим традиции ислама, вместе со школьными подругами и другими детьми участвовать в пляжных развлечениях, которые являются важной частью австралийского лета.
Австралийцам трудно понять, почему некоторые французские прибрежные города стремятся запретить буркини. Без купальных костюмов, соответствующих их религиозным убеждениям, верующие семьи не позволят своим девочкам ходить на пляж. Это усилит, а не уменьшит, этническую и религиозную рознь.
Запреты буркини во Франции (некоторые из которых с тех пор были отменены через суд) следуют в русле других ограничений на одежду и украшения, введенных во Франции. Студенты в государственных школах не могут носить бросающиеся в глаза религиозные символы, что обычно истолковывается как запрет хиджабов для мусульманок, а также ермолок для еврейских мальчиков и больших крестов для христиан. Вуаль на все лицо – паранджа или никаб – запрещена законом в любых общественных местах.
Франция часто рассматривается как особый случай, из-за своей долгой истории строгого отделения церкви от государства. Но в прошлом месяце министр внутренних дел Германии Томас де Мезьер, предложил запретить паранджу в общественных местах, таких как правительственные учреждения, школы, университеты и суды, что повышает вероятность распространения подобных запретов за пределы Франции. Это, как сказал де Мезьер, «проблема интеграции», и Ангела Меркель, канцлер Германии, согласилась: «С моей точки зрения, женщина, полностью покрытая вуалью, вряд ли сможет интегрироваться».
Таким образом, маятник качнулся обратно в сторону ассимиляции, и главный вопрос заключается в том, насколько далеко это должно зайти. Должна ли страна, принимающая иммигрантов, позволить им сохранить все свои культурные и религиозные обычаи, даже противоречащие тем ценностям, которые большинство населения страны считает ключевыми для своего образа жизни?
Право на культурные или религиозные обычаи не может быть абсолютным. Как минимум, это право кончается там, где эти обычаи могут причинить вред другим. Например, дети должны быть образованными, и даже если государство разрешает домашнее обучение, оно имеет право устанавливать стандарты в отношении знаний и навыков, которыми ученики должны овладеть. В крайних случаях, таких как нанесение увечий женским половым органам для уменьшения сексуального удовольствия, почти никто не выступает за то, чтобы позволять иммигрантам придерживаться традиции в своей новой стране.
Во Франции было высказано мнение, что разрешать носить буркини на пляжах – это молчаливое согласие с угнетением женщин. Обязывать женщин покрывать голову, руки и ноги, в то время как от мужчины этого не требуется – это одна из форм дискриминации. Но где провести грань между широко, если не повсеместно, принятым требованием, что женщины должны прикрывать грудь (от мужчин это не требуется), и тем, что по канонам нескольких религий, включая ислам, женское тело нужно закрывать одеждой в большей степени?
Кроме того, сомнительно, что интеграции лучше всего помогает запрет религиозной одежды в государственных школах. По крайней мере, пока разрешены частные религиозные школы, это может заставить ревностных мусульман и иудеев отправить своих детей туда. Если мы действительно хотим светского, интегрированного общества, то это аргумент в пользу того, чтобы требовать от каждого ребенка посещения государственной школы; но в большинстве западных обществ этот аргумент утрачен.
Если общество – нечто большее, чем собрание отдельных лиц или групп, проживающих в пределах общих территориальных границ, нам есть смысл стремиться к такой степени интеграции, чтобы люди могли общаться и работать вместе. Мы должны отказаться от культурного релятивизма – примера с увечьями женских половых органов достаточно, чтобы показать, что не все культурные традиции оправданы. Общество имеет право сказать иммигрантам: «Мы принимаем вас и рекомендуем вам сохранять и развивать многие аспекты вашей культуры, но есть определенные базовые ценности, которые вам нужно принять».
Трудный вопрос заключается в определении того, какими эти базовые ценности должны быть. Не причинять вреда другим – это минимум, но расовое и половое равенство должно также входить сюда. Дело усложняется, когда сами женщины соглашаются с ограничением возможностей из-за своих религиозных убеждений. Они могут быть жертвами репрессивной идеологии, но ислам – не единственная религия, утверждающая, по крайней мере в некоторых своих формах, что роль женщин в жизни отличается от роли мужчин.
Джон Стюарт Милль, великий либерал девятнадцатого века, считал, что общество должно использовать уголовное право только для предотвращения вреда другим, но он не считал, что государство должно быть нейтральным по отношению к различным культурам. Напротив, он считал, что общество имеет (и должно использовать) многочисленные доступные средства обучения и убеждения для того, чтобы противостоять ложным верованиям и помогать людям найти наилучшие способы жизни.
Милль утверждал, что если мы дадим иммигрантам достаточно времени, чтобы на них повлияло образование и близость различных стилей жизни, они сделают правильный выбор. С учетом того, насколько мало можно полагаться на другие варианты, этот способ все еще имеет смысл попробовать.
МЕЛЬБУРН – Мои родители приехали в Австралию как беженцы, спасаясь от преследования нацистов после того, как Гитлер захватил Австрию. Они прибыли в страну, которая стремилась ассимилировать иммигрантов в свою доминирующую англо-ирландскую культуру. Когда мои родители заговорили по-немецки в трамвае, им сказали: «Мы здесь говорим на английском!»
Такого рода ассимиляция давно уже не свойственна политике австралийской правительства, где ее заменила довольно успешная форма мультикультурализма, которая поощряет иммигрантов сохранять свои традиции и различные языки. «Буркини» – купальник, который покрывает тело от макушки головы до ног, оставляя открытым только лицо – один из аспектов этого мультикультурализма. Он был изобретен мусульманкой из Сиднея, чтобы дать возможность девушкам, соблюдающим традиции ислама, вместе со школьными подругами и другими детьми участвовать в пляжных развлечениях, которые являются важной частью австралийского лета.
Австралийцам трудно понять, почему некоторые французские прибрежные города стремятся запретить буркини. Без купальных костюмов, соответствующих их религиозным убеждениям, верующие семьи не позволят своим девочкам ходить на пляж. Это усилит, а не уменьшит, этническую и религиозную рознь.
Запреты буркини во Франции (некоторые из которых с тех пор были отменены через суд) следуют в русле других ограничений на одежду и украшения, введенных во Франции. Студенты в государственных школах не могут носить бросающиеся в глаза религиозные символы, что обычно истолковывается как запрет хиджабов для мусульманок, а также ермолок для еврейских мальчиков и больших крестов для христиан. Вуаль на все лицо – паранджа или никаб – запрещена законом в любых общественных местах.
Франция часто рассматривается как особый случай, из-за своей долгой истории строгого отделения церкви от государства. Но в прошлом месяце министр внутренних дел Германии Томас де Мезьер, предложил запретить паранджу в общественных местах, таких как правительственные учреждения, школы, университеты и суды, что повышает вероятность распространения подобных запретов за пределы Франции. Это, как сказал де Мезьер, «проблема интеграции», и Ангела Меркель, канцлер Германии, согласилась: «С моей точки зрения, женщина, полностью покрытая вуалью, вряд ли сможет интегрироваться».
Таким образом, маятник качнулся обратно в сторону ассимиляции, и главный вопрос заключается в том, насколько далеко это должно зайти. Должна ли страна, принимающая иммигрантов, позволить им сохранить все свои культурные и религиозные обычаи, даже противоречащие тем ценностям, которые большинство населения страны считает ключевыми для своего образа жизни?
BLACK FRIDAY SALE: Subscribe for as little as $34.99
Subscribe now to gain access to insights and analyses from the world’s leading thinkers – starting at just $34.99 for your first year.
Subscribe Now
Право на культурные или религиозные обычаи не может быть абсолютным. Как минимум, это право кончается там, где эти обычаи могут причинить вред другим. Например, дети должны быть образованными, и даже если государство разрешает домашнее обучение, оно имеет право устанавливать стандарты в отношении знаний и навыков, которыми ученики должны овладеть. В крайних случаях, таких как нанесение увечий женским половым органам для уменьшения сексуального удовольствия, почти никто не выступает за то, чтобы позволять иммигрантам придерживаться традиции в своей новой стране.
Во Франции было высказано мнение, что разрешать носить буркини на пляжах – это молчаливое согласие с угнетением женщин. Обязывать женщин покрывать голову, руки и ноги, в то время как от мужчины этого не требуется – это одна из форм дискриминации. Но где провести грань между широко, если не повсеместно, принятым требованием, что женщины должны прикрывать грудь (от мужчин это не требуется), и тем, что по канонам нескольких религий, включая ислам, женское тело нужно закрывать одеждой в большей степени?
Кроме того, сомнительно, что интеграции лучше всего помогает запрет религиозной одежды в государственных школах. По крайней мере, пока разрешены частные религиозные школы, это может заставить ревностных мусульман и иудеев отправить своих детей туда. Если мы действительно хотим светского, интегрированного общества, то это аргумент в пользу того, чтобы требовать от каждого ребенка посещения государственной школы; но в большинстве западных обществ этот аргумент утрачен.
Если общество – нечто большее, чем собрание отдельных лиц или групп, проживающих в пределах общих территориальных границ, нам есть смысл стремиться к такой степени интеграции, чтобы люди могли общаться и работать вместе. Мы должны отказаться от культурного релятивизма – примера с увечьями женских половых органов достаточно, чтобы показать, что не все культурные традиции оправданы. Общество имеет право сказать иммигрантам: «Мы принимаем вас и рекомендуем вам сохранять и развивать многие аспекты вашей культуры, но есть определенные базовые ценности, которые вам нужно принять».
Трудный вопрос заключается в определении того, какими эти базовые ценности должны быть. Не причинять вреда другим – это минимум, но расовое и половое равенство должно также входить сюда. Дело усложняется, когда сами женщины соглашаются с ограничением возможностей из-за своих религиозных убеждений. Они могут быть жертвами репрессивной идеологии, но ислам – не единственная религия, утверждающая, по крайней мере в некоторых своих формах, что роль женщин в жизни отличается от роли мужчин.
Джон Стюарт Милль, великий либерал девятнадцатого века, считал, что общество должно использовать уголовное право только для предотвращения вреда другим, но он не считал, что государство должно быть нейтральным по отношению к различным культурам. Напротив, он считал, что общество имеет (и должно использовать) многочисленные доступные средства обучения и убеждения для того, чтобы противостоять ложным верованиям и помогать людям найти наилучшие способы жизни.
Милль утверждал, что если мы дадим иммигрантам достаточно времени, чтобы на них повлияло образование и близость различных стилей жизни, они сделают правильный выбор. С учетом того, насколько мало можно полагаться на другие варианты, этот способ все еще имеет смысл попробовать.