БЕРЛИН – За последние десять лет выражение «изменение климата» стало практически синонимом понятия «выбросы углекислого газа». Сокращение количества парниковых газов в атмосфере, измеряемых в тоннах «углеродного эквивалента» (CO2e), стало главной задачей в деле сохранения планеты. Однако такой упрощённый подход никак не поможет преодолеть комплексный, сопровождающийся множеством взаимозависимостей экологический кризис, с которым мы столкнулись.
Однобокий упор мировой экологической политики на «углеродные индикаторы» стал результатом всеобщего увлечения учётом и измерениями. Мир живёт абстракциями – калории, мили, футы, теперь вот тонны «CO2e». Они кажутся объективными и реальными, особенно если о них говорят «эксперты» (обычно экономисты). В результате, мы, как правило, игнорируем историю, стоящую за каждой подобной абстракцией, а также динамику интересов и политики, их формирующих.
Яркий пример могущественной, но при этом достаточно иллюзорной глобальной абстракции – это валовый внутренний продукт. Он стал основным индикатором экономического развития и успехов государств после Второй мировой войны, когда мировые державы создавали международные финансовые институты, в чью задачу входила оценка сравнительной экономической мощи. На сегодня, впрочем, ВВП превратился в источник всеобщего разочарования, поскольку он не способен отразить реальность, в которой живут люди. Как дальний свет автомобиля, абстракции могут быть очень яркими, но одновременно они делают невидимым то, что находится за пределами освещённого участка.
Тем не менее, ВВП остаётся на сегодня доминирующим индикатором экономических успехов. В этом проявляется навязчивость идеи универсальности, сопровождающей распространение капитализма по миру. Комплексные, изобилующие нюансами и оценивающие качество показатели, которые способны отразить местную специфику, просто не так убедительны, как линейные, обобщённые, количественные объяснения.
Когда речь заходит об изменении климата, подобные предпочтения выливаются в однобокую поддержку решений, которые позволяют лишь незначительным образом сократить «чистые объемы» выбросов углекислого газа. Данные решения могут помешать необходимой масштабной экономической трансформации, а также лишить местные сообщества возможность определять специфические проблемы и находить для них подходящие решения. История этого подхода начинается с Саммита Земли в Рио-де-Жанейро в 1992 году, где климатическая политика отправилась в свой трудный и суровый путь забытых альтернатив. За последнюю четверть века было допущено, по меньшей мере, три критические ошибки.
Во-первых, участники саммита ввели единицу расчёта «CO2e» для последовательного количественного измерения эффекта выбросов несравнимых парниковых газов, в частности, CO2, метана и оксида азота. Различия между этими газами (каково их потенциальное влияние на повышение температуры, как долго они способны сохранятся в атмосфере, где они возникают, как они взаимодействуют с локальными экосистемами и экономикой) очень серьёзны. Унифицированная единица измерения существенно упрощает дело, позволяя политикам добиваться принятия поверхностных решений, нацеленных на достижение конкретной, но слишком обобщённой цели.
Во-вторых, в конвенции ООН об изменении климата был сделан акцент на так называемых технологиях «на конце трубы», то есть методах устранения загрязнений уже попавших в атмосферу. Это позволило политикам переключить общее внимание с более трудной (с политической точки зрения) задачи ограничения той деятельности, которая собственно приводит к возникновению выбросов парниковых газов.
В-третьих, политики решили сконцентрироваться на принципе расчёта «чистых выбросов». Они посчитали биологические процессы с участием земли, растений и животных в одном ряду с процессами, связанными со сжиганием ископаемого топлива. Как и промышленные предприятия, рисовые поля и коровы были отнесены к категории источников выбросов, а тропические леса, монокультурные плантации деревьев и болота – к категории поглотителей выбросов. В результате, политики стали искать решения, предполагающие компенсацию выбросов за счёт зарубежных стран, а не их сокращение внутри своих стран (или в самом источнике загрязнения).
К 1997 году, когда был принят Киотский протокол, нормой стал принцип «повышенной гибкости», а торговля сертификатами на выбросы (то есть разрешениями загрязнять окружающую среду) стала наиболее предпочтительным политическим решением. Почти два десятилетия спустя принципы компенсации выбросов не только укоренились в глобальной климатической политике, но и проникли в дебаты по поводу экологии вообще.
По всему миру стали возникать новые рынки так называемых «услуг экосистемы». К примеру, в США рынок банковских услуг по смягчению ущерба водным экосистемам (wetland mitigation banking) является одним из наиболее старых бизнесов подобного рода. Он предполагает сохранение, расширение или создание болот или, скажем, ручейков, компенсирующих негативный эффект запланированного проекта на аналогичную экосистему. Это делается путём выпуска сертификатов, которыми можно торговать. Таким же образом работает система компенсации биоразнообразия: компания или частное лицо может приобрести «баллы (credits) биоразнообразия» для компенсации наносимого экологического вреда (так называемый «экологический след»).
Если описание этих схем звучит слишком удобно, то только потому, что они такие и есть. Более того, они базируются на той же самой ошибочной концепции, что торговля выбросами: в некоторых случаях они фактически конвертируют биоразнообразие и экосистемы в единицы «CO2e». Вместо того чтобы менять экономические системы с целью подстроить их под естественные возможности нашей планеты, мы начинаем менять природу так, чтобы она подходила к нашим экономическим системам. В этом процессе исчезают реальные альтернативы и иные формы знаний.
После декабрьского климатического саммита в Париже мир намерен сделать ещё один ошибочный шаг, приняв идею «отрицательных выбросов». Она подразумевает, что новые технологии помогут устранять CO2 из атмосферы. Однако подобные технологии ещё предстоит изобрести. И даже если это случится, их применение связано с очень высокими рисками.
Вместо того чтобы использовать проверенные решения (оставить ископаемое топливо в земле, перейти от промышленного сельского хозяйства к аграрной экологии, создать безотходной экономики, восстановить естественные экосистемы), мы возлагаем надежды на некую чудодейственную инновацию, которая спасёт нас, как «бог из машины», в самый последний момент. Глупость данного подхода должны быть всем очевидна.
Если углеродные индикаторы будут и дальше формировать климатическую политику, тогда будущим поколениям будет знаком лишь мир с углеродными ограничениями (или, если им повезёт, низкоуглеродный мир). Вместо стремления к этой упрощенческой цели, нам следует добиваться реализации более широких стратегий, нацеленных на трансформацию экономических систем с целью заставить их работать в рамках естественной окружающей среды и вместе с ней. Для этого нам понадобится новое мышление, стимулирующее активное участие в возврате и сохранении тех пространств, где могут процветать альтернативные подходы. Этот будет не просто, но оно того стоит.
БЕРЛИН – За последние десять лет выражение «изменение климата» стало практически синонимом понятия «выбросы углекислого газа». Сокращение количества парниковых газов в атмосфере, измеряемых в тоннах «углеродного эквивалента» (CO2e), стало главной задачей в деле сохранения планеты. Однако такой упрощённый подход никак не поможет преодолеть комплексный, сопровождающийся множеством взаимозависимостей экологический кризис, с которым мы столкнулись.
Однобокий упор мировой экологической политики на «углеродные индикаторы» стал результатом всеобщего увлечения учётом и измерениями. Мир живёт абстракциями – калории, мили, футы, теперь вот тонны «CO2e». Они кажутся объективными и реальными, особенно если о них говорят «эксперты» (обычно экономисты). В результате, мы, как правило, игнорируем историю, стоящую за каждой подобной абстракцией, а также динамику интересов и политики, их формирующих.
Яркий пример могущественной, но при этом достаточно иллюзорной глобальной абстракции – это валовый внутренний продукт. Он стал основным индикатором экономического развития и успехов государств после Второй мировой войны, когда мировые державы создавали международные финансовые институты, в чью задачу входила оценка сравнительной экономической мощи. На сегодня, впрочем, ВВП превратился в источник всеобщего разочарования, поскольку он не способен отразить реальность, в которой живут люди. Как дальний свет автомобиля, абстракции могут быть очень яркими, но одновременно они делают невидимым то, что находится за пределами освещённого участка.
Тем не менее, ВВП остаётся на сегодня доминирующим индикатором экономических успехов. В этом проявляется навязчивость идеи универсальности, сопровождающей распространение капитализма по миру. Комплексные, изобилующие нюансами и оценивающие качество показатели, которые способны отразить местную специфику, просто не так убедительны, как линейные, обобщённые, количественные объяснения.
Когда речь заходит об изменении климата, подобные предпочтения выливаются в однобокую поддержку решений, которые позволяют лишь незначительным образом сократить «чистые объемы» выбросов углекислого газа. Данные решения могут помешать необходимой масштабной экономической трансформации, а также лишить местные сообщества возможность определять специфические проблемы и находить для них подходящие решения. История этого подхода начинается с Саммита Земли в Рио-де-Жанейро в 1992 году, где климатическая политика отправилась в свой трудный и суровый путь забытых альтернатив. За последнюю четверть века было допущено, по меньшей мере, три критические ошибки.
Во-первых, участники саммита ввели единицу расчёта «CO2e» для последовательного количественного измерения эффекта выбросов несравнимых парниковых газов, в частности, CO2, метана и оксида азота. Различия между этими газами (каково их потенциальное влияние на повышение температуры, как долго они способны сохранятся в атмосфере, где они возникают, как они взаимодействуют с локальными экосистемами и экономикой) очень серьёзны. Унифицированная единица измерения существенно упрощает дело, позволяя политикам добиваться принятия поверхностных решений, нацеленных на достижение конкретной, но слишком обобщённой цели.
BLACK FRIDAY SALE: Subscribe for as little as $34.99
Subscribe now to gain access to insights and analyses from the world’s leading thinkers – starting at just $34.99 for your first year.
Subscribe Now
Во-вторых, в конвенции ООН об изменении климата был сделан акцент на так называемых технологиях «на конце трубы», то есть методах устранения загрязнений уже попавших в атмосферу. Это позволило политикам переключить общее внимание с более трудной (с политической точки зрения) задачи ограничения той деятельности, которая собственно приводит к возникновению выбросов парниковых газов.
В-третьих, политики решили сконцентрироваться на принципе расчёта «чистых выбросов». Они посчитали биологические процессы с участием земли, растений и животных в одном ряду с процессами, связанными со сжиганием ископаемого топлива. Как и промышленные предприятия, рисовые поля и коровы были отнесены к категории источников выбросов, а тропические леса, монокультурные плантации деревьев и болота – к категории поглотителей выбросов. В результате, политики стали искать решения, предполагающие компенсацию выбросов за счёт зарубежных стран, а не их сокращение внутри своих стран (или в самом источнике загрязнения).
К 1997 году, когда был принят Киотский протокол, нормой стал принцип «повышенной гибкости», а торговля сертификатами на выбросы (то есть разрешениями загрязнять окружающую среду) стала наиболее предпочтительным политическим решением. Почти два десятилетия спустя принципы компенсации выбросов не только укоренились в глобальной климатической политике, но и проникли в дебаты по поводу экологии вообще.
По всему миру стали возникать новые рынки так называемых «услуг экосистемы». К примеру, в США рынок банковских услуг по смягчению ущерба водным экосистемам (wetland mitigation banking) является одним из наиболее старых бизнесов подобного рода. Он предполагает сохранение, расширение или создание болот или, скажем, ручейков, компенсирующих негативный эффект запланированного проекта на аналогичную экосистему. Это делается путём выпуска сертификатов, которыми можно торговать. Таким же образом работает система компенсации биоразнообразия: компания или частное лицо может приобрести «баллы (credits) биоразнообразия» для компенсации наносимого экологического вреда (так называемый «экологический след»).
Если описание этих схем звучит слишком удобно, то только потому, что они такие и есть. Более того, они базируются на той же самой ошибочной концепции, что торговля выбросами: в некоторых случаях они фактически конвертируют биоразнообразие и экосистемы в единицы «CO2e». Вместо того чтобы менять экономические системы с целью подстроить их под естественные возможности нашей планеты, мы начинаем менять природу так, чтобы она подходила к нашим экономическим системам. В этом процессе исчезают реальные альтернативы и иные формы знаний.
После декабрьского климатического саммита в Париже мир намерен сделать ещё один ошибочный шаг, приняв идею «отрицательных выбросов». Она подразумевает, что новые технологии помогут устранять CO2 из атмосферы. Однако подобные технологии ещё предстоит изобрести. И даже если это случится, их применение связано с очень высокими рисками.
Вместо того чтобы использовать проверенные решения (оставить ископаемое топливо в земле, перейти от промышленного сельского хозяйства к аграрной экологии, создать безотходной экономики, восстановить естественные экосистемы), мы возлагаем надежды на некую чудодейственную инновацию, которая спасёт нас, как «бог из машины», в самый последний момент. Глупость данного подхода должны быть всем очевидна.
Если углеродные индикаторы будут и дальше формировать климатическую политику, тогда будущим поколениям будет знаком лишь мир с углеродными ограничениями (или, если им повезёт, низкоуглеродный мир). Вместо стремления к этой упрощенческой цели, нам следует добиваться реализации более широких стратегий, нацеленных на трансформацию экономических систем с целью заставить их работать в рамках естественной окружающей среды и вместе с ней. Для этого нам понадобится новое мышление, стимулирующее активное участие в возврате и сохранении тех пространств, где могут процветать альтернативные подходы. Этот будет не просто, но оно того стоит.