Борьба за китайский дух сейчас идет полным ходом в этой гигантской стране, столкнув друг с другом две мощные силы и две совершенно разные точки зрения по отношению к внешнему миру. Исход сильно повлияет на то, удастся ли Китаю стать нацией, способной на действительно конструктивные и длительные отношения с внешним миром.
С одной стороны, экономическая революция Китая помогла ему занять в мире положение привлекательного источника производства, более ответственного и влиятельного глобального игрока и даже убедительной военной державы. С другой стороны, Китай все еще находится в ловушке у своего прошлого и типа мышления, погруженного в образ мученика, который заставляет его возлагать вину на внешний мир за свои внутренние проблемы.
Главный вопрос заключается в том, может ли Китай отделаться от тяги к этому старому психологическому синдрому – который держал его во власти изнурительных чувств слабости, ненадежности и унижения на протяжении всего двадцатого века – и позволить себе руководствоваться новым восприятием мира и даже своих старых врагов.
Антияпонские демонстрации являются симптомом старого синдрома, который поддерживают обиды, рожденные в то время, когда Китай, действительно, был ущемленным и униженным. При растущем экономическом влиянии, повышающемся уровне жизни и все более уважаемом положении Китая в мире можно надеяться на то, что китайцы и их руководители найдут способ забыть о прошлом. И все же, даже когда блеск “китайского чуда” ослепляет мир, китайцы, казалось бы, не хотят оставить в прошлом свой темный образ мученика.
Вместо того, чтобы принять новую национальную парадигму, основанную на реальности своих успехов (национальное единство, сильная международная торговля и растущее мировое влияние), китайские руководители цепляются за старую парадигму жертвы своей страны - “больного Азии, разрезанного на куски, как дыня” хищными имперскими и колониальными державами, такими как Япония. Эта горькая память о притеснении и эксплуатации засела в умах слишком большого количества китайцев, как долгий ослепляющий эффект от яркого света после того, как его выключили.
Захват Китая Японией был особенно возмутительным и унизительным периодом, потому что Япония - азиатская, а не западная держава. Более того, как и Китай, Япония была обществом, погруженным в конфуцианскую культуру, которую многие китайские реформаторы в девятнадцатом и двадцатом веках считали главным препятствием для развития и модернизации своей страны.
Secure your copy of PS Quarterly: The Year Ahead 2025
Our annual flagship magazine, PS Quarterly: The Year Ahead 2025, has arrived. To gain digital access to all of the magazine’s content, and receive your print copy, subscribe to PS Digital Plus now.
Subscribe Now
Конечно, Япония, действительно, захватила Китай, совершала невообразимые жестокости и с тех пор не выплатила никаких репараций и не принесла убедительных извинений. Тем не менее, какая Китаю выгода от того, что он продолжает поднимать эти проблемы 60 лет спустя? Ради чего создавать угрозу отчуждения со второй по величине экономикой в мире и одним из самых важных торговых партнеров Китая?
Прежде всего, поддержка и подстрекательство к выражению народного гнева против Японии дают лидерам Китайской Коммунистической Партии мощное и легко доступное средство для сплочения внутренней поддержки, таким образом, находя оправдание своей собственной власти. В то же время демонстрации отражают представление Китая о внешнем мире как неравном месте, где над слабыми неизбежно измываются, где их эксплуатируют и унижают. Такое мышление предполагает, что, несмотря на панорамные городские силуэты, рекламные щиты и броские пятизвездочные гостиницы, во всем остальном Китаю предстоит пройти долгий путь прежде, чем он действительно поймет и оценит свой реальный успех и статус.
Действительно, вспышки организованного гнева - когда на Китай нападают или когда его оскорбляют - явление не новое. Реакцией китайских руководителей на случайную бомбежку посольства Китая в Белграде в 1998 г. американцами и на столкновение американского самолета-шпиона с китайским самолетом над Tихим океаном, было разрешение - если не разжигание - на проведение масштабных анти иностранных демонстраций. В соответствии с этим синдромом Министр Иностранных Дел Ли Чжаосин обвинил Японию в том, что она “задела самолюбие китайских людей” тем, что не принесла извинений за свои преступления, как будто бы он Министр Психологии, а не иностранных дел.
Конечно, раненный дух Китая и желание получить возмещение убытков от своих бывших мучителей заслуживают симпатии. В этом смысле можно сказать, что у Китая, как и у многих других стран, есть что-то от биполярной индивидуальности. Большая часть эмоциональной силы революции Мао произошла от широко распространенного чувства неравного отношения и унижения иностранными державами, и этот революционный пыл никогда, по сути, не был погребен. Как портрет Мао так никогда и не сняли с Ворот Небесного Спокойствия, так и целые элементы его революции продолжают выживать в китайских учреждениях, образах мышления и способах взаимодействия с миром. Как и рецессивные гены, они иногда внезапно вновь проявляются.
Роль жертвы слишком знакома китайцам, возможно, даже несколько утешительна, поскольку она дает способ объяснить (и оправдать) проблемы Китая. Но это также опасная роль, потому что она происходит от старых слабостей Китая, а не его новых сил. Эра японского милитаристского и империалистического могущества давным-давно прошла, и мир прокладывает дорогу к двери в Китай. Стране меньше всего сейчас нужно оставаться в ловушке у своего прошлого.
To have unlimited access to our content including in-depth commentaries, book reviews, exclusive interviews, PS OnPoint and PS The Big Picture, please subscribe
For decades, an efficiency-centered “economic style” has dominated public policy, overriding the concerns for fairness that animated the New Deal and Lyndon B. Johnson’s Great Society. Now, Americans must brace for economic governance that delivers neither efficiency nor fairness, only chaos.
highlights the high cost of the single-minded focus on efficiency that has come to dominate the discipline.
While some observers doubt that US President-elect Donald Trump poses a grave threat to US democracy, others are bracing themselves for the destruction of the country’s constitutional order. With Trump’s inauguration just around the corner, we asked PS commentators how vulnerable US institutions really are.
Борьба за китайский дух сейчас идет полным ходом в этой гигантской стране, столкнув друг с другом две мощные силы и две совершенно разные точки зрения по отношению к внешнему миру. Исход сильно повлияет на то, удастся ли Китаю стать нацией, способной на действительно конструктивные и длительные отношения с внешним миром.
С одной стороны, экономическая революция Китая помогла ему занять в мире положение привлекательного источника производства, более ответственного и влиятельного глобального игрока и даже убедительной военной державы. С другой стороны, Китай все еще находится в ловушке у своего прошлого и типа мышления, погруженного в образ мученика, который заставляет его возлагать вину на внешний мир за свои внутренние проблемы.
Главный вопрос заключается в том, может ли Китай отделаться от тяги к этому старому психологическому синдрому – который держал его во власти изнурительных чувств слабости, ненадежности и унижения на протяжении всего двадцатого века – и позволить себе руководствоваться новым восприятием мира и даже своих старых врагов.
Антияпонские демонстрации являются симптомом старого синдрома, который поддерживают обиды, рожденные в то время, когда Китай, действительно, был ущемленным и униженным. При растущем экономическом влиянии, повышающемся уровне жизни и все более уважаемом положении Китая в мире можно надеяться на то, что китайцы и их руководители найдут способ забыть о прошлом. И все же, даже когда блеск “китайского чуда” ослепляет мир, китайцы, казалось бы, не хотят оставить в прошлом свой темный образ мученика.
Вместо того, чтобы принять новую национальную парадигму, основанную на реальности своих успехов (национальное единство, сильная международная торговля и растущее мировое влияние), китайские руководители цепляются за старую парадигму жертвы своей страны - “больного Азии, разрезанного на куски, как дыня” хищными имперскими и колониальными державами, такими как Япония. Эта горькая память о притеснении и эксплуатации засела в умах слишком большого количества китайцев, как долгий ослепляющий эффект от яркого света после того, как его выключили.
Захват Китая Японией был особенно возмутительным и унизительным периодом, потому что Япония - азиатская, а не западная держава. Более того, как и Китай, Япония была обществом, погруженным в конфуцианскую культуру, которую многие китайские реформаторы в девятнадцатом и двадцатом веках считали главным препятствием для развития и модернизации своей страны.
Secure your copy of PS Quarterly: The Year Ahead 2025
Our annual flagship magazine, PS Quarterly: The Year Ahead 2025, has arrived. To gain digital access to all of the magazine’s content, and receive your print copy, subscribe to PS Digital Plus now.
Subscribe Now
Конечно, Япония, действительно, захватила Китай, совершала невообразимые жестокости и с тех пор не выплатила никаких репараций и не принесла убедительных извинений. Тем не менее, какая Китаю выгода от того, что он продолжает поднимать эти проблемы 60 лет спустя? Ради чего создавать угрозу отчуждения со второй по величине экономикой в мире и одним из самых важных торговых партнеров Китая?
Прежде всего, поддержка и подстрекательство к выражению народного гнева против Японии дают лидерам Китайской Коммунистической Партии мощное и легко доступное средство для сплочения внутренней поддержки, таким образом, находя оправдание своей собственной власти. В то же время демонстрации отражают представление Китая о внешнем мире как неравном месте, где над слабыми неизбежно измываются, где их эксплуатируют и унижают. Такое мышление предполагает, что, несмотря на панорамные городские силуэты, рекламные щиты и броские пятизвездочные гостиницы, во всем остальном Китаю предстоит пройти долгий путь прежде, чем он действительно поймет и оценит свой реальный успех и статус.
Действительно, вспышки организованного гнева - когда на Китай нападают или когда его оскорбляют - явление не новое. Реакцией китайских руководителей на случайную бомбежку посольства Китая в Белграде в 1998 г. американцами и на столкновение американского самолета-шпиона с китайским самолетом над Tихим океаном, было разрешение - если не разжигание - на проведение масштабных анти иностранных демонстраций. В соответствии с этим синдромом Министр Иностранных Дел Ли Чжаосин обвинил Японию в том, что она “задела самолюбие китайских людей” тем, что не принесла извинений за свои преступления, как будто бы он Министр Психологии, а не иностранных дел.
Конечно, раненный дух Китая и желание получить возмещение убытков от своих бывших мучителей заслуживают симпатии. В этом смысле можно сказать, что у Китая, как и у многих других стран, есть что-то от биполярной индивидуальности. Большая часть эмоциональной силы революции Мао произошла от широко распространенного чувства неравного отношения и унижения иностранными державами, и этот революционный пыл никогда, по сути, не был погребен. Как портрет Мао так никогда и не сняли с Ворот Небесного Спокойствия, так и целые элементы его революции продолжают выживать в китайских учреждениях, образах мышления и способах взаимодействия с миром. Как и рецессивные гены, они иногда внезапно вновь проявляются.
Роль жертвы слишком знакома китайцам, возможно, даже несколько утешительна, поскольку она дает способ объяснить (и оправдать) проблемы Китая. Но это также опасная роль, потому что она происходит от старых слабостей Китая, а не его новых сил. Эра японского милитаристского и империалистического могущества давным-давно прошла, и мир прокладывает дорогу к двери в Китай. Стране меньше всего сейчас нужно оставаться в ловушке у своего прошлого.